«Робот-зазнайка» и другие фантастические истории - Генри Каттнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цветной дым проплывал мимо них длинной ажурной лентой. Сэм ощутил на лице крошечные капли благоухающей влаги. Он отогнал дым раздраженным мановением руки и посмотрел на девушку:
– Итак?
Девушка улыбнулась и склонилась над узкой двурогой лирой, украшенной цветными лентами. У нее были нежные голубые глаза, затененные такими густыми и длинными ресницами, что иногда казались черными.
– Мне выступать через минуту, – сообщила она. – Я отвечу позже.
– Отвечай сейчас, – сказал Сэм не грубо, как он обычно разговаривал с женщинами, но жестко.
Дорогая квартира в верхней части респектабельной башни пустовала, и Сэм считал, что девушка может стать там очередной жиличкой. И возможно, постоянной. Что-то беспокоило его, когда он думал о Розат. Ему не нравилось, что женщина способна вызвать у него такую сильную привязанность.
Розат улыбнулась. У нее был маленький мягкий рот и темные волосы; коротко подстриженные, они окружали голову туманным ореолом. Бывало, выражение ее лица вдруг становилось насмешливым. В васильковых глазах угадывался недюжинный интеллект, а пела она голосом бархатным, как ее розовое платье. Приятный трепет этого голоса щекотал слушателям нервы.
Сэм Рид побаивался ее. Но он не был бы самим собой, если бы не ринулся в эту западню. Он привык встречать опасность лицом к лицу, а потому решил: если невозможно изгнать из мыслей это бархатное создание, то нужно пресытиться им. И как можно скорее.
Розат задумчиво коснулась струны:
– Я слышала сегодня утром кое-что интересное. Джим Шеффилд больше тебя не жалует. Это правда?
Сэм бесстрастно проговорил:
– Я задал вопрос.
– Я тоже.
– Хорошо. Насчет Джима правда. Я завещаю тебе мой годовой доход на случай, если он доберется до меня первым. Тебя именно это заботит?
Она вспыхнула и так дернула струну, что та исчезла в яростной вибрации.
– Сэм Рид, за такое дают пощечину! Ты же знаешь, что я могу заработать на жизнь.
Сэм вздохнул. Она действительно могла заработать, и это делало разговор особенно трудным.
Розат популярная певица. Если она согласится жить с Сэмом, то не из-за денег. И это тоже делает ее опасной для его душевного спокойствия.
Медленный ритм музыки соответствовал медленным поворотам комнаты. А когда мелодия зазвучала громче, заставив дрожать все ароматные струйки в зале, Розат встала и прижала к бедру узкую, высокую лиру.
– Это меня, – сказала она. – Я подумаю, Сэм. Дай мне несколько дней… Я могу оказаться совсем не подходящей для тебя.
– Не сомневаюсь в этом. Иди, пой свою песню. Увидимся после карнавала, но не ради ответа. Я знаю ответ: ты будешь со мной.
Она рассмеялась и отошла, на ходу трогая струны и напевая. Вслед ей оборачивались восхищенные лица.
Он встал и покинул вращающийся зал, провожаемый бархатными трелями: Розат пела ламентацию по мифической Женевьев[62]. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные бемоли, которые придавали старинной балладе минорную жалостливость.
«О Женевьев, о милая, приходят дни, уходят дни…» – выводила Розат, глядя на уходящего Сэма.
Допев, она быстро прошла в свою уборную и набрала на коммуникаторе номер Шеффилда.
– Слушай, Джим, – быстро заговорила девушка, когда на экране появилось его смуглое хмурое лицо, – я только что разговаривала с Сэмом…
Если бы Сэм это услышал, то, вероятно, убил бы ее на месте. Но он, конечно же, не слышал. Когда шел этот разговор, произошло нечто важное, резко изменившее курс его жизни.
Он встретил очередную женщину в синем. Прогуливаясь по движущемуся Пути, она подняла руку и набросила край своего тончайшего платья на голову, словно вуаль. Глаза Сэма уловили движение и цвет, и он остановился так внезапно, что люди, шедшие с обеих сторон, столкнулись с ним, и один даже повернулся к нему с руганью, готовый затеять ссору. Но увидев узкое лицо с гранитными челюстями, с суровыми складками возле рта, этот человек стушевался, сам не понимая почему. Поскольку образ Розат еще не померк в сознании, Сэм рассматривал женщину с меньшим энтузиазмом, чем делал бы это несколькими днями ранее. Из глубины памяти всплыло воспоминание. Ветерок, вызываемый движением Пути, шевелил ткань вокруг ее лица, отчего появлялись и исчезали тени – голубые тени от голубой ткани в лазурной синеве ее глаз. Она была прекрасна.
Сэм отогнал розовое облако карнавального дыма, поколебался, что было ему совсем не свойственно, затем решительно оправил золоченый пояс и пошел вперед широким шагом, по привычке ступая мягко и неслышно. Сэм не знал, почему лицо женщины и синее платье так сильно вывели его из равновесия. Он забыл тот давний карнавал, на котором увидел ее впервые.
Во время карнавала не существует социальных барьеров, по крайней мере в теории. Сэм подошел к незнакомке по движущейся ленте и, не улыбаясь, посмотрел ей в лицо. Стоя на одном уровне с ним, она казалась выше – очень стройная и элегантная, с чарующим налетом истомы, столь популярным в башнях. Оставалось лишь догадываться, дань ли это моде, или чарующая истома естественна для нее.
Платье туго обтягивало гибкий золотой корсет, который блестел сквозь прозрачную ткань. Иссиня-черные вьющиеся волосы, прихваченные широкой золотистой лентой, ниспадали до самой талии. С мочек ушей, проколотых нарочито грубо, свисали золотые колокольчики – тогдашняя мода имитировала варварскую витальность. Следующий сезон может потребовать золотое кольцо в носу, и эта женщина будет его носить с такой же точно элегантной надменностью.
Сэм Рид не обратил внимания на эту надменность и произнес спокойным, но твердым тоном:
– Позвольте предложить вам мою компанию.
И приглашающе поднял согнутую в локте руку.
Женщина вскинула голову и посмотрела на него. Вроде бы она улыбнулась – точно сказать было нельзя, поскольку изящный рот под узким носом был от природы слегка изогнут, как на изображениях древних египтян. Если и была улыбка, то высокомерная. Казалось, тяжелая шевелюра еще больше оттягивает ее голову назад. Что же до взгляда, то в нем ясно читалось и обеспокоенность, и надменность, и даже откровенное презрение.
Несколько мгновений она простояла так неподвижно, что даже колокольчики не звенели.
На первый взгляд Сэм выглядел обыкновенным приземистым плебеем. Второй же взгляд открывал для внимательного наблюдателя немало контрастов. Сэм прожил без малого сорок лет со своей неугасимой яростью. Отпечаток этой ярости он носил на лице и, даже отдыхая, выглядел так, будто вел какую-то напряженную внутреннюю борьбу. Это напряжение придавало особую выразительность и энергичность его чертам, убавляя их грубость.
Другое любопытное обстоятельство: он был совершенно
